Музыкант Егор Бортник (Лева «БИ-2») в программе «Вдох-выдох» на канале «Ходорковский Live» рассказал Дмитрию Еловскому о том, как «БИ-2» стали протестной группой, о стрессе, в котором мы все живем последние два года, о том, как не сойти с ума в этих обстоятельствах, о новом альбоме, статусе иноагента и о пребывании в тайской тюрьме.
«На волну дисидентства нас выбросили обстоятельства»
— Я, когда готовился к интервью, прочитал несколько англоязычных источников про последние новости про вас и вы там были охарактеризованы как российская диссидентская или инакомыслящяя группа. Согласны ли вы с таким описанием?
— Могу сказать, что на волну этого дисидентства нас выбросили обстоятельства. Мы никогда не являлись политической какой-то структурой, которая в чем-то участвует активно. Вот наш басист Максим, например, вот выборы для него — это важная тема, он жил ей постоянно. Мы же в этом смысле… Все, что произошло с нами за последнее время, это лишь только потому, что у нас есть свое какое-то определенное представление о справедливости. И если это можно назвать диссидентством, то тогда, пожалуй, да.
— А что касается русской группы?
— Мы с Шуриком как основатели группы не являемся гражданами России. В первое время, когда мы выступали на фестивалях, где объявляли группу, нас называли австралийцами. Потом уже просто люди за 25 лет забыли, по крайней мере молодежь, о том, что мы не русские граждане. И именно поэтому, собственно говоря, мы не имели такого морального, этического права вот прямо участвовать, лично высказываться о политике, потому что все-таки мы иностранцы.
Мы познакомились, конечно, за всю нашу жизнь со всеми, о ком сейчас говорят негативно или положительно, но, в основном, негативно, мы этих всех людей видели, выступали на мероприятиях, на всякого рода заказниках, это не секрет. Когда наступил этот момент, война, когда Россия напала на Украину, то здесь уже почему-то к нам прицепился статус предателей. Это выглядит комично. И мое иноагентство, например. Я в принципе не гражданин России. И я в какой-то момент просто подумал: зачем я вообще эту плашку ставлю? Я просто ее перестал ставить.
— Но ставили?
— Одно время ставил, да.
Для нас для всех война оказалось очень большой неожиданностью. Несмотря на то, что, конечно, мы строили какие-то свои предположения, все равно к таким вещам невозможно быть готовым. Вплоть до того, что мы существовали в мире, в котором я знал, какой концерт у меня будет через полтора года. То есть это уже забитый план со всеми рекламными кампаниями, мы вкладывали деньги сами в себя. Поэтому, собственно говоря, когда все это захлопнулась, мы оказались банкротами. Потому что эти все деньги сожрались тем, что эти концерты не состоялись или переносились еще во время коронавируса. То есть так хорошо потрепало нас.
«Я получил свободу, которой мне не хватало последние лет 10-15»
— Как вы сейчас переживаете то, что вас называют в России нацпредателями, что такой короткий сейчас горизонт планирования, что вы, очевидно, лишились многих бонусов и бенефитов, которые были раньше.
— Благополучия, скажем так. Я честно скажу, вот был момент какой-то, когда я переживал. Я же эти деньги заработал, а не украл. И была какая-то обида, что ты вроде не изменился в своей жизни никак и вдруг на тебя обрушивается вся мощь этой ненависти. А в какой-то момент мне стало просто все равно. То есть я просто получил свободу, которой, наверное, мне не хватало последние лет 10-15. Которая теперь мне позволяет, во-первых, испытывать душевный покой, в первую очередь. А во-вторых, это свобода творчества, свобода самовыражения. То есть мы не пишем песни как политические послания, как манифесты, мы стараемся как-то рассматривать нашу жизнь в контексте просто того, что происходит.
Но главное, что у нас есть серьезные планы. Я хочу в этом году закончить альбом. Уже с какой-то вот переработанной внутри информацией. Сосуд наполнился, пора его уже выплескивать.
— Какой он будет? Потому что я знаю, что вы с командой переживали многие стадии изменения творчества своего, какого-то пафоса, с которым вы разговариваете с людьми. То есть были и какие-то антивоенные очень сильные высказывания, та же «Колыбельная», например, и «Аллилуйя», которая такая более духоподъемная, мотивирующая, наверное, можно так сказать. Где «БИ-2» сейчас находятся?
— У меня удивительным образом сейчас получаются песни достаточно живые. Сейчас все выражают в своих песнях то, что происходит сейчас, а мы, как всегда, уже думаем о будущем. Я не знаю, какое это будущее будет, но он сам по себе получается достаточно оптимистичный, не загрузочный. То есть это не какая-то мрачная рефлексия по поводу того, что происходит. Как раз мы говорим о будущем. И плюс еще, может быть, за это время, благодаря этой внутренней свободе и пережитому опыту, появилась еще какая-то дополнительная уверенность в том, что ты можешь говорить какие-то вещи, на которые раньше как будто не имел права. То есть «Встань рядом со мной» — кто я был такой, собственно говоря, чтобы предлагать такой вариант, например.
— А что изменилось?
— Да, наверное, просто надоело (смеется.) Я говорил о том, что, конечно, это вышибло из-под ног всю нашу почву. Но для меня это проще, потому что я все-таки эмигрант с 19-ти лет. Я родом из Минска, понятно, что мы вернулись в Россию как в Советский Союз, то есть это было возвращение практически на родину, но сейчас дело обстоит совсем по-другому.
«Вдохновение — это результат работы»
— Я хотел бы на вашем творчестве еще поподробнее остановиться: «Делай то, что должен делать, смело», это слова из вашей песни. Как вы думаете, как человеку понять, что надо делать? Это такое, может быть, христианское или буддийское наставление.
— Ну, в данном случае все-таки мы писали, наверное, о нас, лично о нас. То есть для нас это выход: чтобы не сойти с ума, надо продолжать просто заниматься своим делом. Что такое вдохновение? Оно обычно приходит во время работы. Ты садишься, у тебя сначала час абсолютно какой-то бесполезной деятельности, а потом начинает что-то получаться. То есть ты как бы себя настраиваешь. Вот это вдохновение и приходит, это результат работы. То есть это было больше, наверное, обращение к самим себе, это какая-то мантра, наверное, которая для нас молитва. Я — человек-атеист, но это какая-то мантра, которая дает какую-то для нас силу, наверное, куда-то двигаться дальше.
Очень трудно объяснять смысл песен, потому что это не стихии, не поэзия, песни отличаются от поэзии. Поэзию можно под подушкой читать и это будет заполнять все пространство, а песня все-таки без музыки не может существовать. Эти тексты все собираются из каких-то впечатлений. Я вообще себя считаю научным сотрудником, а не композитором, не музыкантом. Это исследование, насколько песня воздействует на человека, как найти эту фонетику, как найти идею. И был тяжелый, конечно, момент, с начала войны я просто не прочитал ни одной книги, то есть я просто не мог, потому что реальность превышает все фантазии, какие только могли быть. Даже в принципе Оруэлл уже не кажется чем-то таким. Я уже не говорю о том, что Пелевина читать уже бессмысленно абсолютно — в хорошем смысле этого слова.
«Тайские флешбэки периодически нас всех догоняют»
— История с освобождением из тайской тюрьмы совершенно невероятная, сказочная, абсолютно голливудский хэппи-энд, сейчас прошло достаточно времени, наверное, она немного отлежалась. Какой осадок, какой вывод сохраняется по итогам этого эпизода?
— Первое — это ПТСР. До начала войны я даже не знал, что такое ПТСР вот на личном опыте. Я думаю, что этот ПТСР каким-то образом у нас останется как осадок после всего, что сейчас происходит. В Испании я, например, прошел курс специальный для восстановления, какие-то таблетки, антидепрессанты, все остальное, чтобы прийти в себя. Хотя нас там не пытали, такого чего-то прямо унизительного не было. Там были проблемы реально, да, с которыми мы боролись, но в то же время все равно этот ПТСР существует. Вот, например, Янчик, Ян Николенко, мой соавтор песн, мой друг, клавишник группы, он был такой — все нормально, все нормально — а потом приехал в Черногорию, сел в машину и сразу ее разбил. Просто у него отключилось в какой-то момент сознание, то есть эти флешбэки периодически нас всех догоняют каким-то образом.
Еще мы находились в совершенном неведении того, что происходило снаружи, и в это нас старалась как можно меньше посвящать команда, которая занималась нашим освобождением, во главе с Игорем Рубинштейном, который вместе со мной сейчас приехал в Вильнюс. Мы все равно там наделали каких-то глупостей, лишние деньги куда-то потратили, ну, были решалы, которые нам действительно на каком-то этапе помогали. Но потом все это уперлась в замминистра внутренних дел Таиланда по кличке Биг Джок. И мы поняли, что ситуация уже не на уровне того, что это можно все решить так просто и легко, потому что мы, собственно говоря, нарушили, конечно. Не по нашей вине, честно могу сказать. За 25 лет своей профессиональной деятельности я еще ни разу никогда задумывался заранее о том, нужны визы рабочие или нет, это, как правило, делает организатор, это его проблемы.
Буквально на следующий день у нас был суд, мы заплатили штраф и после этого нас должны были просто отвезти в аэропорт и сказать, валите отсюда. Но почему-то после того, как мы все заплатили, ситуация стала как-то ухудшаться и тут уже стал реальный вопрос, как из этой ситуации выйти. И первым, кому я позвонил, это был Игорь Рубинштейн, он был где-то в магазине, по-моему, просто с продуктами и вот я без привета, без ничего говорю: Игорь, у нас проблемы. Игорь оставил просто продукты в магазине и пошел заниматься нашим освобождением. И вот сколько мы там находились — вот все это время они не спали вообще.
— Можно сказать, что эта история сделала вас сильнее?
— Да. Мы стали сильнее не только внутренне. Мне очень понравилось, что это на какой-то период сплотило, может быть, каких-то людей из оппозиции, которые между собой раньше были в натянутых отношениях. Последствий всего того, что происходило в Таиланде, очень много. Начнем с того, что этого Биг Джока уже посадили там. Это, конечно, никак не дает нам теперь ощущения того, что теперь можно ездить в Таиланд, все равно у нас есть красные зоны, которые теперь на карте существуют, куда мы в ближайшее время не собираемся лететь на концерты.
Сила получилось в том, что все вместе, очень много людей помогли. Всех я не могу назвать — но вот Дима Гудков, Ходорковский нам помог со своими адвокатами, с которыми мы теперь просто работаем для того, чтобы отслеживать, как мы будем передвигаться по миру, и какие-то вопросы, связанные с безопасностью или с поведением, например. То есть, вот, я убрал плашку, я просто понял, что меня больше ничего не связывает с этой Россией.
— Что касается иноагентской плашки и вообще иноагентского вот этого всего законодательства, которое продолжает приниматься. Как вы думаете, почему это так важно для России, почему те, кто сейчас принимают законы, эта репрессивная машина, тратят столько времени, столько внимания, столько ресурсов, энергии, сил против на самом деле нескольких сотен человек?
— Ну, значит, они чувствуют опасность, вот в чем дело. Потому что все-таки, когда обычно рационально мыслящий человек, ну хотя бы с какими-то задатками, получает адекватную информацию из источников… Ну, скажем, если бы было телевидение не все ангажировано пропагандой, а если бы это была нормальная просто обычная информация, этого могло и не случиться в принципе вообще.
— Если бы была свобода слова, свобода прессы?
— Да, да.
— Как вы думаете, мы можем действительно быть опасными для них?
— Да. В том смысле, что мы выживаем, живем и продолжаем заниматься своим делом и преуспеваем в этом, мы справляемся с этой ситуацией по-своему каждый, и продолжаем делать то, что мы делаем.
«На территории Таиланда законом руководит администрация Путина»
— Я бы хотел поговорить про безопасность, потому что мы уже много так касались этой темы. Особенно здесь, в Вильнюсе в преддверии вашего концерта здесь.
— История с Волковым…
— Да, история с Волковым, опять-таки, Таиланд абсолютно, казалось бы, райское место, где вдруг баунти превращается в ад, вспомним еще тот же, например, Израиль с атакой ХАМАС на него, Беларусь, где вы родились и прожили первую часть своей жизни. Как чувствовать себя в безопасности в этом мире?
— Если говорить про Таиланд, то, положа руку на сердце, я о себе как раз переживал меньше всего, потому что я имею только израильское гражданство. Там, конечно, были какие-то планы крутые нас как-то экстрадировать через Москву, но за мной стоял просто авианосец, это Израиль. Там была самая главная задача во всей этой операции спасти именно людей незащищенных, которые являются участниками нашей группы, тех, у которых нет другого гражданства. Потому что у нас были люди, которые имели израильское и российское гражданства, а были просто русские абсолютно. И я очень благодарен Израилю, что именно в такую тяжелую годину, при том, что сейчас там происходит, заложники, то, что происходит в Газе и все остальное — они нашли возможность. Мы сами там за все платили, но они нашли силу, возможность. Плюс это еще касалось же не только евреев. То есть они нашли в себе силы забрать всех, это было самое главное.
— Ну с Таиландом понятно, вообще про мир, который как будто становится очень-очень опасным местом. График концертов, тур ваш претерпевает изменения прямо в режиме реального времени, то тут отменяют, то там отменяют.
— Ну мы надеемся, что сейчас уже будет по-другому чуть-чуть, потому что мы где-то, видимо, как-то легкомысленно отнеслись к каким-то определенным вещам. Потому что история в Таиланде не началась с того, что мы нарушили законодательство, там все к этому готовилось. Потому что к концерту подъехало уже четыре ведомства и, когда мы закончили концерт, они вошли все к нам в гримерку и заполнили практически полностью пространство. Это были там какие-то местные ФСБ, полиция, их было море, этих людей, можно было захватить Вьетнам с этим количеством прибывших. И они просто стояли, на нас смотрели и ждали, когда у них будут какие-то указания.
Никто, собственно говоря, не скрывал, что есть какой-то определенный заказ от России. Просто нам казалось, что мы сейчас заплатим этот штраф, вот они нам просто напакостили и они этим довольны и будет повод написать очередную какую-нибудь там гадость по поводу того, что типа их с позором выгнали. А когда мы уже заплатили все штрафы и это все не прекращалось, тогда мы уже забили тревогу.
У меня еще были телефоны, я успел быстро Игорю Рубинштейну сообщить о том, что нам нужно раскручивать информацию не в русском поле, а именно во всем мире. Потому изначально мы поставили упор на то, что безопасность касается не только русских, чтобы не на группу «БИ-2» ставить упор, а на то, что просто на территории Таиланда законом руководит администрация Путина.
Поэтому мы начинали это все сначала с Израиля, где ивритоязычные издания дублируются обычно англоязычными, естественно, все это стало набирать обороты, этого мы как раз и хотели. Параллельно Дима Гудков подключился, моя супруга с ним вела переговоры, в конце концов это все объединилось в одну команду и я даже захватил какой-то кусочек работы этой команды, потому что меня первого вытащили оттуда. И я был свидетелем, как они работали, это была фантастическая работа, эти два человека, Игорь Рубинштейн и Максим Кац, звонили просто напрямую сразу куда-то там в «Эль-Аль». У нас не хватало билетов, три билета на то, чтобы забрать ребят, и Рубинштейн просто позвонил в «Эль-Аль» и сказал, вот если три билета не дадите, эти люди попадут в Россию. И «Эль-Аль» просто без проблем сразу выделил три билета, то есть просто там кто-то отказался от своих мест.
— Да, вы тогда проскочили, можно так сказать, наверное. Но в целом у русской разведки довольно длинные руки, как мы понимаем, и это опять-таки нас возвращает в Вильнюс к нападению на Волкова и к другим каким-то случаям. Вот вопрос: вы чувствуете себя в безопасности вообще?
— Ну, во-первых, человек вообще сам по себе подвержен, может кирпич упасть на голову и все остальное. Я не ожидал, честно говоря, что мы представляем такой интерес для всей этой вот пропаганды будучи иностранными гражданами. Но теперь, конечно, у меня изменился некоторый определенный образ, скажем, поведения на улице. То есть я уже оглядываюсь. Ну не то чтобы до какого-то уровня паранойи. У меня дома собаки, которые лают на проходящего человека, который где-то там за горизонтом идет, поэтому у меня сигнализация такая есть натуральная. Задумался, да.
«У меня не было никаких разочарований в друзьях»
— Хотелось бы поговорить о будущем. А вы думаете про конец войны, каким он может быть и как вы себе представляете этот день, что бы вы делали в этот день?
— Я не знаю, как сформулировать, я знаю точно, что Россия эту войну уже проиграла, я это знал в первый день войны. Все ждут, что украинцы выиграют и тогда вот, значит, в России точно что-то изменится. А мне кажется, что только начнется, наверное, самое страшное — это гражданская война. Я даже могу себе представить, что она может начаться и во время войны. И, может быть, это и будет этим триггером, потому что это не спецоперация, которую там они рассчитывали на три дня, а это превратилось уже просто в кровавую бойню, такую, что волосы дыбом встают. Поэтому я не думаю, что эта война может быть просто закончена и все об этом забыли. Последствия будут для России катастрофические.
— Вы представляете себе возвращение в Россию?
— Нет. Ну, в ближайшее, по крайней мере, время нет.
— Почему?
— Я понимаю, что есть там, конечно, очень много хороших людей, которые не могут выехать по разным причинам, просто живут там, имеют свое мнение, которое не отличается от моего, но я уже с первых дней столкнулся с тем, что, например, мой нотариус в Москве, прямо в моем доме находился его офис, просто отказался со мной работать. И это уже стало каким-то моментом, когда я почувствовал ощущение какой-то гадости. Я не знаю, как мне в этом обществе жить сейчас, не очень понимаю.
— Это грустно?
— Грустно, очень. У нас забрали прошлое, вообще. Невозможно смотреть фильмы, ты включаешь кино и видишь там людей, которые превратились в чудовищ. Какие-то люди, у тебя с ними были хорошие дружеские отношения, и они вдруг на тебя с каким-то остервенением… У меня не было никаких разочарований в друзьях, это вот абсолютно точно. То есть все, кто были мои друзья, никто из них не оказался на той стороне, но знакомых было таких очень много.
В первый день практически мы выгнали нашего светохудожника Давида, потому что мы увидели, что он в инстаграме пишет какую-то кошмарную ахинею, что мы, там, вас будем вешать на Красной площади и так далее. У меня с ним были очень душевные отношения, я знал, что у нас никогда в группе не был отбор по политическим взглядам. То есть, пожалуйста, такие у тебя взгляды — ради бога, но оставаться человеком все-таки можно при любых взглядах. И когда мы это все увидели, я просто пришел и сказал: Давид, ты уволен, все. И через два дня уже вышло огромное интервью этого Давида, где он к нам предъявлял претензию, что мы вообще не патриоты. Не знаю, зачем он это сделал, для того, чтобы, может, как-то зацепиться. Они сейчас все там работают на всех этих мероприятиях, на Шаманах.
«Мы всегда были в стороне от всех»
— Чья реакция из коллег по цеху больше всего импонирует и, соответственно, чья больше всего шокировала? Реакция, поведение, творчество.
— Борис Гребенщиков импонирует, ясно, Земфира импонирует, импонирует «Сплин», не будем вдаваться в подробности, где они сейчас, что и так далее, я просто очень хорошо отношусь к творчеству Васильева. И песню, которую он написал и попросил никому не показывать, ее слышала уже вся страна. Вот это тоже своеобразный интересный такой опыт, как можно в принципе песню передавать из уст в уста. А что касается вот всей этой староверной такой тусовки, Кинчева там — мы с ними никогда не дружили. С Шевчуком у нас отдельная история, Шевчук, понятно, тоже из тех людей, к которым я с пиитетом огромным отношусь. Хотя были времена когда он к нам относился, собственно говоря,.. может быть, заслуженно, просто мы не очень понимали, насколько все это имеет такое важное значение, потому что мы приехали из-за границы.
Но что касается музыкантов, мы как-то всегда были в стороне от всех, нас никуда не ставили в ряд с кем-то, мы были как-то отдельно. И это даже немножко подстегивало, что к нам кто-то несерьезно относился, кто-то откровенно с ненавистью, кто-то нас любил. Ну всем невозможно нравиться, это понятно. У нас есть песня «Пекло», в которой мы высказались с Янчиком, у нас строчка есть, что от рок-н-ролла тянется зловонием. Вот этот момент мы почувствовали. Ну я уже раньше в общем понимал, видел падение Вадика Самойлова…
— Да, я как раз хотел спросить, «Агата Кристи» же важная группа для вас, для вашего творчества?
— Я думаю, что для многих людей творчество «Агаты Кристи» является, ну, эпохальным таким. Действительно классная группа была. Познакомились мы с ними в Москве, они нас поддерживали и там не было вообще никаких вопросов, тогда политика не являлась какой-то темой для каких-то прямо вот споров. Уже в начале двухтысячных, когда Ходорковского посадили, тут уже стало что-то такое вот проявляться. Хотя мы иностранцы, мы жили в странах, в которых при перемене премьеров или президентов фундаментально ничего не менялось. Поэтому тем более, мы иностранцы — то есть как мы будем участвовать и какие-то давать советы в чужой стране? Вот мы сейчас находимся в Литве и это не значит, что мы сейчас можем взять и давать советы, как тут проводить выборы, какие политики проводить или что-то. То есть можно высказывать свое мнение, но вот такого прям влияния, как у кого-то, не было с нашей стороны.
— Вам не кажется, что если ты на русском выступаешь или пишешь, то ты уже по дефолту как будто становишься частью вот этого большого русскоязычного, русского художественного пространства? Не давало ли вам это право на оценки, на какие-то более яркие политические высказывания?
— Да, у меня их много. Я, собственно говоря, из-за этого и получил иноагентство. Я никогда не ставил посты, в которых было мое отношение к каким-то событиям, но что касается комментариев, я там был всегда предельно откровенен. Это моя была позиция. То есть я могу высказывать свое мнение и это уже повлияло. Я начал комментарии писать с самого начала, потом просто мне мои адвокаты стали говорить, что пока не надо. Все равно эти комментарии разлетались быстро очень по всем этим помойкам пропагандистским, чаще всего.
«В России была вечеринка 20 лет. А потом все изменилось»
— Есть примеры, когда музыканты, группы, рок-музыка в частности влияла на политику, на войны. Взять, например, движение хиппи, во многом благодаря которому война в Вьетнаме остановилась. Взять творчество таких команд, как U2 и так далее. Как вы считаете, а может ли в нашей ситуации вот на той стадии, где мы сейчас есть, слово, песня, музыка как-то влиять на войну, на настроение людей?
— Может. Может.
— Почему вы так думаете?
— Я просто чувствую даже в этом какую-то миссию определенную. Оно пришло со временем, это понимание, раньше не было такой ответственности. То есть мир был разноцветный такой, это была вечеринка. В России делалась вечеринка, не знаю, сколько там, 30 лет или 20. А потом со временем все изменилось.
— С началом войны или раньше?
— Раньше еще. Еще когда в Белоруси начались волнения, мы высказались по этому поводу. Я стал уже как-то там где-то участвовать, высказываться за Голунова, за кого-то еще. То есть это стало уже проникать в нас самих. Потому что мы понимали и, тем более, мы видели очень часто, играя на заказниках у всех этих вот деятелей государственных, мы просто видели насколько лицемерная эта власть вообще абсолютно. Это лицемерие не имеет никаких границ вообще и это раздражало очень сильно.
— Какой, кстати говоря, корпоратив самый неприятный был? Или заказчик какой-то?
— Ну, иногда ты не знаешь, у кого ты играешь. Ты же не сидишь и не собираешь досье на каждого человека, у которого ты собираешься играть. У некоторых заказчиков ты отыграл, ушел и ты их больше не видишь. А некоторые как раз вот искали какого-то контакта, то есть не дружбы, но общение по крайней мере какое-то было. То есть я знаю очень многих, благодаря этим заказникам, людей.
— Может быть, приходит на ум какой-то кейс?
— Ну, у меня некоторые отношения сохранились с некоторыми людьми, я не хотел бы их подставлять.
— Окей. Поговорим про Украину. Как вы думаете, а там вы сможете как-нибудь сыграть концерт?
— Да, думаю, да.
— Вы бы хотели?
— Да. Хотел бы, да. Сначала мне казалось это невозможным. И я думаю, что просто, может быть, это произойдет не скоро. Потому что все-таки такое психологическое состояние Украины и русская группа… Ну как, конечно, нас можно называть австралийцами, но все-таки мы только вдвоем иностранцы. Ну, время какое-то придет. Мы, например, сейчас говорили о русском языке, русский язык остался не только с нами, а еще и с людьми, которые жили в этом пространстве, это и Балтия, и Беларусь, и Украина и люди, которые выехали за границу, сейчас они для нас все русскоговорящие.
— Поддерживаете с кем-то связь из Украины, из артистов украинских?
— Ну вообще у меня друзей-музыкантов, кроме группы, наверное, нет. Потому что мне после работы хочется не говорить о работе, поэтому у меня друзья, в основном, все к музыке отношение имеют косвенное, только слушают ее. Конечно в Украине есть очень много просто друзей. Есть организаторы концертов, есть просто друзья. Вот 25 лет назад у нас был первый концерт в Одессе, я там познакомился потом уже с человеком, который стал нашим другом очень близким и его сын, который присутствовал на всех наших вечеринках, сейчас работает у нас турменеджером. Ну как, мы космополиты абсолютные. Но чтобы кто-то там мне запретил использовать язык, потому что это язык людей, которые напали на соседнюю страну — язык в этом не виноват, конечно.
«Надо просто вывести войска из Украины и всех подонков посадить, вот и все»
— Ну раньше действительно было единое пространство и музыкальное, и семантическое, и, во многом, художественное, возможно ли что оно вновь вернется и что для этого должно произойти? Потому что сейчас даже обычный какой-то публичный диалог между русским и украинцем, пускай даже у русского будут антивоенные взгляды, как будто бы невозможен.
— Да, надо просто вывести войска из Украины и всех подонков посадить, вот и все. То есть, чтобы это было по закону. У меня нет никакой ненависти, просто надо, чтобы это естественным образом закончилось на уровне системы наказаний, люстраций, то есть просто надо навести порядок и все будет в порядке. Просто я сейчас не очень уверен, Россия выдержит ли это вообще, во что это выльется. В развал страны? Будет ли Россия в нашем понимании, как это было до войны? Что там будет происходить — уже из зоны предсказуемости мы давно вышли.
Первые полтора года я не мог выйти из состояния стресса, оно постоянное, просто я к нему привык. Просто как человек, который на высоте тридцать второго этажа моет окна, у него в конце концов к этому стрессу вырабатывается определенная привычка. И, наверное, мы к этому стрессу уже все просто начинаем привыкать и как-то в нем жить, двигаться дальше. Я думаю, что человеческое что-то по законам природы победит, вот что-то человеческое, гуманное.
— Те, кто сейчас воюет на стороне путинской армии в Украине, во многом инспирированны разными культурными произведениями, в том числе фильмом «Брат 2». Который сейчас видится совершенно по-другому. И многие пропагандисты и z-блогеры всячески возводят его в абсолют, делают из его героя Данилы Багрова чуть ли не икону СВО. Вы участвовали в создании саундтрека, там ваши песни. Как вы к этому относитесь, как сейчас вам видится «Брат 2»?
— Я не вижу вообще никаких талантливых людей, которые сейчас выступают на пропагандистском поле. Ни творческих, никаких. Поэтому у них единственный выход — это брать уже из готовых каких-то культовых произведений даже не идею, а просто какие-то фразы и все это переворачивать в удобном для них виде. В принципе это же штампы такие, достаточно простые. Я не думаю, что этот фильм как таковой повлиял на какое-то развитие событий. Просто это срез времени. Искусство задает вопросы, а не отвечает на них. Вот есть фильмы Гая Ритчи, в которых тоже часто бывают очень нетолерантные ситуации, но они смешные. Потому что пришло время, когда можно над какими-то вещами шутить. И казалось тогда, когда появился «Брат 2», что этот фильм как раз на перспективу, то есть когда мы можем уже расслабиться и шутить на какие-то темы, которые раньше старались никак не упоминать.
— Сейчас невозможно шутить на эти темы.
— Нет, сейчас и смотреть невозможно этот фильм. Просто потому, что там каждая фраза, каждое поведение вызывает отторжение, конечно, абсолютное, к сожалению.
— Как вы в целом относитесь к идее «Полдень против Путина»?
— Ну если вот посмотреть со стороны, как к идее, я отношусь к этому положительно. Потому что людям действительно нужно понять, сколько нас. А это можно только увидеть воочию, когда люди приходят в какое-то место и ты начинаешь вдруг понимать, что ты не один. Вот в этом смысле это важно очень. Конечно, на выборы это никоим образом не повлияет, это больше психологический момент для гражданского общества, чтобы просто люди почувствовали, что не все кругом враги. Надо понять, какой ресурс есть у оппозиции, это вот это важно.
— У вас есть песня «Нам не нужен герой», она про Навального?
— Я бы сказал так, что это собирательный, конечно, образ. Но Навальный тут тоже имеет значение. Потому что в принципе, кроме Навального, есть и Кара-Мурза, и политических заключенных сейчас огромное количество. И, да, вот это моя такая была реакция на то, что людям сейчас не нужны герои. И даже герои, которые приходят с войны, эти герои тоже никому не нужны, вот в чем дело.
— С ними можно найти общий язык, с теми, кто приходит с войны? Просто есть точка зрения, что на самом деле это та самая волна, которая сметет режим. Это те ветераны, которые обмануты Путиным, которые побывали на войне, которые травмированы, которые увидели кровь, боль и убийства и которые ничего не получили. Можно ли с ними говорить, можно ли с ними найти общий язык?
— Нет, до тех пор, пока они не зададут себе вопрос, зачем они все это делают — ну, кроме денег и всего остального. Вот именно такой ключевой, фундаментальный вопрос — зачем они там? Но чтобы это было не просто так, что выходят их мамы, жены и говорят: верните наших мужей. Проблема заключается в том, что они говорят, что, типа, мы не против воевать, но просто нас надо сменить. То есть им в голову не приходит мысль самая главная, почему это война происходит, зачем? Зачем они убивают людей, зачем они захватывают чужую страну? Пока этого вопроса не будет, с ними договориться будет невозможно ни о чем.
— В чем вы сейчас находите ресурс, силу, надежду?
— Да в интересе к жизни. Мне очень сейчас интересно, честно могу сказать. Я не ожидал. Вот наступила волна сериалов и нам стало нравиться то, что фильм стал длиннее, то есть теперь можно как бы рассказать обо всем в одном сериале. И это как продолжение какое-то определенное. Я не могу сейчас смотреть современное, особенно, русское — ни кино, ничего. Книги только.
Может быть, это звучит страшно, но то, что происходит сейчас, это чисто вот такое как будто научное исследование, это очень интересно. Интересно смотреть на то, как люди проявляют себя, ты видишь, как люди меняются, кто-то в какую-то худшую сторону, кто-то что-то понимает. Что-то такое происходит. Еще раз говорю, что я атеист, но я верю в то, что существует какая-то определенная квантовая механика нашего поведения и она, как правило, корректируется природой сама. То есть это все равно придет в какой-то вид определенный, то есть мы проходим сейчас какие-то испытания. А когда ты проходишь испытание, ты получаешь такое же удовольствие, как после концерта.
