Журналист Михаил Козырев в программе «Вдох-выдох» на канале «Ходорковский Live» рассказал Ренату Давлетгильдееву о том, почему власть боится давить на Пугачеву и Шевчука, но давит на остальных артистов, как музыкантов в России заставляют «зиговать» и о своих выступлениях с программой «Не мой рок-н-ролл».
«Ключевой мотив — это месть»
— Я был в группе журналистов, которые опубликовали расследование в телеграм-канале «Можем объяснить», согласно которому на таиландские власти, чтобы депортировать группу «Би-2» в Москву, оказывали давление лично Сергей Лавров и лично консул на Пхукете. И есть списки артистов, которые в том числе составлялись вместе с Марией Захаровой и это давление уже коснулось комика Руслана Белого, чьи концерты были отменены; это давление коснулось артиста Максима Галкина, чьи концерты в Пхукете были отменены. И мы знаем, что не дали Максиму Галкину выступить на Бали. Это политическое давление на оппозиционных музыкантов. Исходя из этого, у меня вот такой вопрос: зачем это нужно российской власти? Это попытка лишить артистов заработка или это скорее попытка расчистить горизонты для себя? Потому что, условно говоря, у этой элиты не осталось места, куда они могут приезжать. Вот Таиланд — одно из таких мест, где они могут с яхтами своими парковаться в лагунах. Таиланд не подключился ни к одному из пакетов антироссийских санкций и консульство в Пхукете открывал лично Сергей Лавров. И к Сергею Лаврову туда в Пхукет прилетал министр иностранных дел Таиланда, а также вице-премьер Таиланда, это выше фигура политическая в политической иерархии Таиланда, чего вообще не бывает по дипломатическому протоколу. Чего они добиваются? Расчистить горизонт, чтобы они туда приезжали со своими детьми и спокойно сидели на золотых унитазах на яхтах и не бесили их эти афиши артистов неугодных или просто это финансовое давление?
— Я думаю, что ключевой мотив — это месть. Это месть тем «оборзевшим», кто позволил себе заявить, что мы не согласны с войной, кто позволил себе отказаться выступать под знаком «Z», кто решил, что просто не хочет в этом участвовать и к этому иметь какое бы то ни было отношение, и предпринял шаг, точнее, прыжок с этого поезда, который ведет, как мы понимаем, неминуемо к катастрофе. Вопрос только, сколько до нее добираться и насколько тяжелая она может быть. Но это месть в первую очередь. Самые экстремальные примеры связаны со всякими отравлениями за пределами страны от Литвиненко до Скрипалей.
Это все месть. Это характерная черта национального лидера, которая, естественно, была воспитана его школой КГБ и это один из основных принципов, по которым он строит свои отношения с теми, кто ему не угоден. Вообще если потом, спустя какое-то время, когда люди будут анализировать, по каким мотивам, по каким векторам выстраивалась российская политика в наше время, я думаю, что на первом месте как основной мотив всего будет обида. Обида, потому что большие мальчики не взяли за стол. Обида, потому что вроде сначала выстраивалось, а потом нет. И вот все то, что он говорит, каждое слово, которое выходит из его и из лавровских уст — это обида, обида, обида: а что, вам можно, а нам нельзя?
А то второй мотив — это, конечно, месть. Как будто у нас в стране нет других проблем, мы сейчас будем воевать с артистами, которые уехали, чтобы им неповадно было и чтобы закошмарить их, чтобы у них не было возможности выжить. Это, конечно, можно только развести руками.
Все те, кто хотел быть с вами, хотел вас обслуживать и хотел играть саундтрек вашей жизни сегодня, они уже с вами, они уже там. Другое дело, что вы выдавить из них ничего талантливого не можете, ни одной песни, за исключением, может быть, артиста по имени Шаман, они никто не могут создать никакой нормальной песни, никакого выпустить альбома, никакого клипа, это все, к сожалению, творческие импотенты. Но они уже с вами, больших у вас достижений на культурном поприще особых не будет, все, кто уехал, они определились тоже по отношению к вам.
Но, в общем, мир большой и востребованность этих артистов в первую очередь в западном мире, в Северной Америке и в Западной Европе, будет достаточной, чтобы обеспечить им нормальное существование. И, конечно, перспективы выживания у этих артистов гораздо выше и гораздо успешнее выглядят, чем у тех, кто пошел на компромиссы или кому сломали позвоночник дома у себя на родине.
— Как ты считаешь, а та травля, которую в последние дни развязали против создателей фильма «Мастер и Маргарита», она тем же самым обусловлена? То есть, условно говоря, зиганутых корежит из-за того, что люди других взглядов и других жизненных принципов успешны и у них получается снять кассовый хит, который за час собирает больше в российском прокате и прокате стран СНГ, чем Z-клюква под названием «Свидетель», это из-за этого они так бесятся, что начинают вот эту вот компанию по травле? Потому что у них, у бездарностей, не получается ничего создать творчески способного жить и привлекать внимание аудитории?
— Ну тут мы давай добавим в эти мотивы основные, по которым все выстраивается, третий мотив — это зависть. Это просто зависть людей, обделенных талантом, к людям, у которых талант есть. Я последние пару недель веду такой эксперимент: я уверен, что в каждой новостной картине каждого дня будет абсолютно точно одна бездарь, которая тявкает на одного талантливого человека. Это каждый день происходит. И тут надо сказать, что это происходит изобильно в самых разных формах. То какой-нибудь там чиновник, доносчик, изо всех сил хочет обвинить и навешать ярлык на Диану Арбенину или Лию Ахеджакову, кого угодно. То какой-то, казалось бы вроде, приличный человек пишет открытый донос на новое кино.
Это происходит каждый день, потому что дана была команда: можно все. То есть все самые низменные инстинкты, самые подлые поступки, которые можно себе представить, им был дан зеленый свет. Казалось бы, а как могло быть по-другому? Но тем не менее это меня все равно поражает. Меня поражает, с каким энтузиазмом люди бросились стучать друг на друга. Я поражаюсь, какие отвратительные черты вскрываются у, казалось бы до этого, приличных людей. И, конечно, люди порядочные и просто не имеющие возможности покинуть страну по разным причинам — как им среди этого выживать, как в этом откачанном практически кислороде дышать?
Я переписываюсь со многими своими друзьями, мы в этих мессенджерах потом стираем сообщения, которые мы пишем друг другу. Ну там просто такая степень депрессии, которую я не понимаю даже как будут лечить. До такой степени там жутко. И это такой какой-то токсичный фон для выживания, что просто сердце у меня, конечно, болит в первую очередь за своих друзей.
«Я хочу увидеть, как все рухнет»
— А для этих друзей российская власть к началу второй годовщины полномасштабного вторжения России в Украину, к началу годовщины чудовищной войны и отсчета нашей общей новой жизни, для этих друзей власть окончательно к этой годовщине зачистила культурное поле? То есть мы сегодня существуем в эпоху, когда уже нельзя еще хотя бы что-то делать и не зиговать — вы либо присягаете, либо сваливаете. Можно ли остаться в России, даже вот осознавая токсичность этого фона, и молчать или уже вот молчания недостаточно, нужно обязательно кричать: за Родину, за Путина?
— Ну как раз ровно сегодня ночью мы с одним из моих близких друзей обсуждали и переписывались, и голосовыми обменивались, и он то же самое как раз сказал. Что здесь что-то уже даже отмалчиваться невозможно становится. И привел несколько примеров. Ну как бы такое ощущение, что эта вода подступает все выше и выше и ты уже на цыпочках стоишь и стараешься вот каким-то образом выжить, но становится все тяжелее и тяжелее. Ну и опять это все заканчивается вопросом, почему не план Б? Ну и тут дальше следует несколько таких объяснений, с которыми ты ничего не можешь сделать. Но еще один мой друг, который описывал все тяготы и тяжесть того, через что ему сейчас приходится приходить, он еще не иностранный агент, но уже в запрещенных, во всех списках, и я уже глубоко за полночь вытянул из него ответ на вопрос, зачем тебе это все надо, почему не пойти другим путем? Он сказал: ты знаешь, я никуда не поеду, я хочу увидеть, как все это гробанется, если избегать мата. Я хочу увидеть, как все это рухнет.
— Примерно так называется твоя программа на «Дожде» — «Как все навернулось». И вот в настроении твоей программы и даже в этом названии и в твоем знаменитом очень популярном интервью, которое многие цитировали, которое ты дал «Новой газете», есть какое-то настроение вины — и твоей, и нашей, общей. Я тоже чувствую эту вину за то, что все это навернулась. Спустя год после этого интервью ты все еще так считаешь? Ты можешь повторить слова, которые ты тогда сказал?
— Ну да. По сути дела эти вопросы никуда не делись и я ответы на них все равно ищу. И это все равно какой-то постоянный процесс, разговор, который я веду сам с собой и веду еще с несколькими собеседниками о том, что, ну а ты-то что мог сделать? А вот где можно было по-другому или как вот это вот можно было провести? Или вот ты мог ожидать от такого-то? И так далее. И несмотря на то, что на каждый отдельный вопрос я как бы нахожу объяснение, почему я поступил так и так или почему я не сделал того-то и того-то, но в целом-то это выстраивается в жуткую картину. В картину того, что надо было совсем по-другому себя вести, совсем другие приоритеты себе поставить, надо было значительно быстрее расставаться с иллюзиями, надо было значительно громче бить в колокола, даже если ты при этом превращаешься в такую личность, как воспринималась Валерия Новодворская. Как все смеялись и подтрунивали над ней. Она же, в общем, была пророком, она поняла все гораздо раньше, чем все остальные.
Я помню это свое ощущение даже от Бори Немцова и от других и я уверен, что и у тебя оно неоднократно возникало в процессе разговоров и общения с самыми разными людьми активными, которые старались предупреждать и акцентировать какие-то наиболее неблагоприятные моменты в нашей жизни. Ты отходил от этого разговора и думал: ну-ну, понятно, в общем, конечно, все не так, ну он фрик какой-то, блин, и, конечно, все время усугубляет, туча у него на горизонте вечно, вот не так все, еще есть все. А ничего не оказалось, все было именно так. Эти все возможности поворота, возможности остановки, переосмысления, они все ускользали от нас год за годом. И так же таяла надежда.
И, может быть, когда-то на митингах на Сахарова или вот при этом самом Оппозиционном комитете, который, я помню, заседал у нас на «Дожде», каких-то других людей к этому можно было подключить или какие-то другие приоритеты расставить, может быть, что-то можно было сделать. Но в целом вот к чему мы пришли. Это очень печальный исход. По сути мы потеряли все. И, к сожалению, восстанавливать это нужно будет очень долго и очень тяжело и непонятно вообще, есть ли какой-то шанс это восстановить. Но у меня к себе самый болезненный тяжелый счет по сравнению с какими-то упреками, в чем я могу вообще упрекать кого бы то ни было.
«Мои встречи — это практически сеанс психотерапии»
— Тебе помогают встречи с людьми, которые ты проводишь в рамках своих выступлений? Помогают ли тебе эти разговоры для некой валидации себя нового? Потому что я, например, очень сильно себя осуждаю за многое: за работу с Институтом развития интернета, за работу с Ксенией Собчак, за работу в «Снобе», который получал финансирование из администрации президента, сегодня очень мне стыдно даже за это, правда стыдно. Но я получаю легкую валидацию от того, что иногда, когда приезжаю в новые города, встречаюсь с новыми людьми, я какие-то слова слышу про то, что, ну мы понимаем, что вы старались, когда делали «Дождь», мы понимаем что то, что ты делаешь сейчас, Ренат, это важно, и тебя словно прощают те люди, с которыми ты разговариваешь.
— Это, конечно, практически сеанс психотерапии. Вот эти мои встречи. И, конечно, самое теплое — это то, когда люди подходят после этого или пишут о том, что нет, вот в моей жизни и дальше перечисляют какие-то очень важные вещи, к которым я имею отношение, которые их либо сформировали, либо им помогали в какой-то период выжить. И за это благодарность — это очень сильная подпитка энергией. Ну по крайней мере чуть-чуть становится от этого легче. Несмотря на то, что это никоим образом не снимает тех вопросов, которые у меня существуют к самому себе.
Но я пытаюсь все время как бы опереться на возможное объяснение, которые я буду давать своим детям, которые ко мне придут с вопросами. Я сформулировал для себя когда-то, у меня в общем один главный критерий был в первой половине жизни: это вести себя так, чтобы моим родителям за меня не было стыдно. И с появлением детей этот критерий трансформировался в такой же примерно, только уже по отношению к детям: надо вести себя так, чтобы детям не было стыдно за папу. Вот то есть во многом вот эти благодарности и какие-то теплые слова, которые я слышу, они помогают мне в том, что, я так думаю про себя, ну если вот Соня или Лиза спросят, почему я сделал тот или иной шаг или того или иного шага не сделал, я смогу им показать вот это вот письмо и дать им прочитать. Я думаю, что это будет каким-то аргументом или объяснением.
Но, в общем, мы в самом тяжелом, какой возможен, долгу перед главными жертвами этой войны, перед украинцами и этого я тоже буду касаться в своих разговорах. Поскольку есть такой аспект, почему «Наше радио» сейчас в том виде, в котором существует и уже существовало достаточно долго, это такой объект упреков по отношению ко мне и объект ненависти, поскольку как бы очень сильно на образ повлияла военная техника на фестивале «Нашествие», которая как бы расставила все точки над и и все вопросы сняла.
Один из аргументов, которым я пользуюсь и я абсолютно искренне в него верил, это то, что я хотел, запуская станцию «Наше радио», создать некую интернациональную общность на территории тех стран, которые образовались там, где был Советский Союз. И поэтому, если сейчас мы поднимем плейлисты первых лет «Нашего радио» мы обнаружим там огромное количество песен из разных стран на разных языках. И у меня была попытка, сейчас это звучит очень наивно и в этом усматривают едва ли не имперскость пресловутую, у меня была попытка сформировать новый смысл вокруг термина «наше». Потому что я был убежден, что когда мы слушаем песню ребят из Молдовы, там «Zdob și Zdub», или песню на армянском или украинском языке языках, это ближе попадает в наше сердце, чем, например, песня на английском или на французском языке. То есть, я бы хотел, чтобы это было не меньше, а, лучше всего, больше, чтобы это тоже ощущалось, как порождение некой единой культуры, которая существовала в Советском Союзе.
Сейчас какую бы фразу я ни сказал в этом контексте, я сам себе говорю: ну ты, братец, имперец по сути выходишь. Но если и есть во мне какая-то имперскость, то не в этом. Я просто очень хотел, чтобы у каждой из этих групп были поклонники в каждой из стран, независимо от того на каком языке они поют, и независимо от того, какой язык родной для тех слушателей и зрителей, которые находятся на концерте или бегут по городу с плеером в ушах. Вот. И тут мне нечего врать самому себе, я знаю, что это так было и что это был один из моих важных мотивов запустить такой формат. Но опять-таки из-за того, что эта имперскость сыграла очень злую шутку и в современном контексте эти все мои мотивы выглядят чуть ли не как преступление, это тоже не сильным оправданием является для меня и облегчает мне существование.
— Где следующий разговор такой случится, где ты увидишься с своими зрителями, с теми людьми, с которыми тебе важно проводить эти психотерапевтические сеансы, как ты сам сказал?
— Я через пару дней буду в выступать в Швейцарии, в Цюрихе, потом у меня два больших выступления в Израиле, одно в Тель-авиве, другое в Хайфе. Это, скорее всего, будет самая большая аудитория, перед которой я буду выступать. У меня был запланирован приезд и потом случилась эта трагедия 7 октября и сейчас, как мне объяснили мои друзья, я один из первых, кто сейчас приезжает в Израиль с момента начала войны, начала этой трагедии. И там просто я знаю, что очень много людей меня ждет. Думаю, что по размеру это будет самая большая аудитория из всех, перед которыми я выступал.
— В связи с событиями, которые сейчас происходят с турами музыкантов, ты свой тур вот этих разговоров и концертов как-то задумался подкорректировать? Станешь ли ты, может быть, более тщательно выбирать города и места для этих выступлений?
— У меня сейчас в планах пока нет таких опасных зон, в которых может возникнуть какой-то казус. Будет Сербия, там был уже прецедент с отменой в Белграде у «Ляписа Трубецкого», очень запутанная история, почему-то там отменен был концерт. Мы планируем выступления в Лондоне и Амстердаме, а дальше находимся в процессе формирования расписания в Америке. Честно скажу, я даже с самого начала особо и не планировал, что поеду в Бали или в Таиланд, просто у меня такое ощущение, что у меня достаточно серьезный разговор и это совсем не та развлекательная вещь, ради которой люди с удовольствием едут как раз в Юго-Восточную Азию. А уж после того, что сейчас произошло и происходит, я точно буду держаться от этих мест подальше.
«У артистов есть целый ряд способов подчеркнуть свою лояльность»
— Часто ты слышишь упреки в свой адрес, что вот мол создал «Наше радио» а потом на «Нашествии» появились танки, приоткрыл дверь тем или иным музыкантам в большую музыкальную жизнь в всенародную известность и популярность, а они потом зиганули и поехали на Донбасс. Вот группа «Люмен», например, у меня всегда ассоциировались с пацифистскими музыкальными высказываниями и они после начала войны не сделали ни одного заявления и гастролируют по России. Кто-то типа Арбениной, чью позицию, как мне казалось, мы знаем хорошо, едет на фронт и записывает видео. Чем ты это объясняешь?
— Я должен тебя поправить, Диана не ездила на фронт. Ее зона компромисса была в том, что она согласилась выступить с женой участника «специальной военной операции», просто спеть свою песню, но на сцене представить супругу человека, который воюет. Ну и больше всего на нее обрушились за съемки из гримерки, где эти женщины к ней пришли и она произнесла фразу о том, что вот опять про «наших мальчиков», которые на фронте и они там «дело делают», она сказала. Я не все подробности могу рассказывать, но просто это для нее был очень тяжелый момент и это была, как она это называет, подстава. Я детали не могу рассказывать, но у меня нет никаких сомнений, что Диана на стороне света. Вот она точно не не со стороны тьмы. Я просто хотел подкорректировать.
— Почему некоторые артисты все-таки едут, например, на Донбасс? Под каким давлением, что это за давление, где эта зона компромисса? Это запугивание или что-то другое, чего мы не понимаем?
— Ну это отработанная схема, которая возникла и была проработана еще до начала войны. То есть эта схема существовала еще до февраля 2022-го года, музыканты рассказывали мне, как их обрабатывают. К моменту вторжения эта схема уже была отработана и обкатана, включала множество всяких опций. Сейчас она заточена под основной принцип, что популярный артист не имеет права выступать в России, не поддерживая ее политику. Соответственно, если раньше была такая опция, что я не про политику, я просто пою песни, я вообще не про это и промолчать, то сейчас такой опции становится все меньше, меньше и меньше. И она, как правило, сохраняется у тех музыкантов, которые как бы ниже радаров, которые не видны и не слышны. Но, соответственно, ты должен высказать солидарность с происходящими политическими и военными событиями в стране. То есть ты как бы должен объяснить: ты с нами? А если ты не с нами, то понятно: пожалуйста, вот чемодан, вокзал. И какими способами ты подчеркнешь свою лояльность — здесь есть целый ряд опций. Тебе сначала могут предложить выступить для благотворительного фонда, который, например, перечисляет деньги соответствующим людям, завязанным на происходящие военные события. Или тебе могут предложить спеть на соответствующем мероприятии, на котором будет висеть или витать в воздухе эта буква Z. Или уже прямо совсем экстрим — поехать на фронт и выступить перед бойцами.
Артисты пытаются по-разному с этого соскочить. Потому что те, кто не то чтобы имели какие-то убеждения, а просто сразу расписались в готовности,они уже все там, в том лагере. А тем, кто не готов это сделать и отказывается от всех опций, которые ему предлагают, государство, власть демонстрирует постепенное сужение каких бы то ни было жизненных функций у артиста. У него отпадает возможность работать и зарабатывать, петь, давать интервью, куда бы то ни было ездить и так далее. И в общем это неизбежная вещь. И из этой мышеловки будет только два выхода. Один — и это главная цель — это зигануть. А если ты отказываешься это сделать — то либо в тюрьму, либо уехать, эмигрировать из страны.
Надо сказать, что я даю затягиванию этих гаек очень немного времени, они очень стремительно затягивается. И поэтому основная часть моих разговоров с моими друзьями сводится к тому, что я все время называю планом Б — это значит, что пора валить. Рассмотри любые возможности, попытайся сделать то-то и то-то. Тут сложно делиться подробностями, они личные в каждом случае, но как бы, как я уже говорил тебе, тут есть разные позиции. От того, что все-таки надо просто молчать и пронесет — а это иллюзия — и вплоть до того, что нет, я никуда не поеду, я хочу наблюдать, как все это рухнет.
— Я коротко упомянул «Люмен» и их молчание — они как раз ниже радаров находятся?
— Давай про «Люмен» два слова, потому что важная для тебя группа и для меня очень важная группа. Я обескуражен был тем, что их не было видно и слышно, а потом кто-то мне написал что они по сути, по идеологии — на стороне власти. Я в это отказывался верить. Единственное, что мне прислали в качестве доказательств, это на одном из концертов снятая из зала речь Тэма, который как бы подводит основу под то, почему он считает, что мы правы. То, что я запомнил из этой речи, это то, что Америка — зло и что страна в кольце врагов. Там, по-моему, ничего не было про Украину и про текущий военный конфликт. Это все сводилось к тому, что надо нам надо впрягаться за своих братьев, которые на Донбассе.
Я все время ловлю себя на мысли о том, как бы я хотел просто с Тэмом сесть и поговорить. У меня все время такая романтическая иллюзия, кстати, не только по отношению к Тэму, но и по отношению ко многим артистом. Я уверен, например, что если бы я сел с Бубой из «Смысловых галлюцинаций» или с тем же Тэмом, и мы на кухне пару часов поговорили и обозначили, в чем наши точки, где мы расходимся и почему я не могу разделять эту позицию, у меня такое ощущение, что я смогу их переубедить. Вот в простой тет-а тет беседе, не имеющий никаких обязательств, последствий. Мне все время кажется, что это же мои друзья, разумные люди, мы же столько раз о разных вещах говорили. Они же не могут не понимать, в чем преступность той позиции. И я сразу начинаю себя ограничивать, что нельзя говорить о том, что это преступная позиция, потому что ты не сможешь достучаться до человека такими аргументами, ты не можешь переубедить, ты должен избегать оскорбительных каких-то экстримов, не опускаясь до уровня дискуссии которая сейчас вообще распространена, тебе нужно к человеку конкретно постараться достучаться, не отпугнув его и не сделав так, чтобы он хлопнул дверью. И у меня все время такая надежда есть.
А с другой стороны как бы практической возможности уже такой не остается, потому что никто из них уже не выезжает никуда из страны, а нам с тобой путь в страну уже заказан. И понятно, что мы пришли к такому периоду, в котором даже если мы устроим какой-нибудь с ними полуночный зум, то это уже для него опасно и компрометирует, потому что я враг государства. Поэтому у меня еще добавился такой фильтр, я даже упоминание кого-то в своих социальных сетях, если эти люди находятся еще в стране, делаю с опаской, осторожно и стараюсь этого избегать, потому что я не могу, не хочу навредить никому. Но сказать, что Тэм или группа «Люмен» перешла на сторону тьмы, у меня язык пока не поворачивается. Потому что я не разговаривал с ними и ничего публичного в плане каких-то интервью или цитат я привести не могу, есть только вот этот кусочек, фрагмент на концерте. Лучше бы я, конечно, его не увидел никогда, но надежда еще какая-то сохраняется.
«Я, конечно, внутри надеялся, что Алла Пугачева — это кремень»
— Давай про обратную эмоцию поговорим: есть люди, от которых мы вообще ничего не ждали, которые вообще имели полное право ничего не говорить, занимались совсем не той музыкой, которую мы любим, а сейчас я на них смотрю и у меня просто открывается рот от изумления. Ну, например, последний клип Монеточки. Сам клип — шедевр, я считаю, очень крутой, уровня американских сильнейших видеоклипов. Монеточка классная, но от нее я ничего не ждал, а мы получаем жесточайшую позицию человечища с сильнейшим стальным стержнем внутри. У тебя есть вот такие восторги от каких-то артистов?
— Меня, конечно, восхитил Макс Покровский и «Ногу свело!». Потому что к тому моменту, как все стало существенно хуже, он, в общем, был устроен. Он уже к этому времени жил далеко от страны, иногда приезжал с концертами. Но то, что он станет вот таким вот… Фактически он во многом выполнял роль уличного набата, который не смолкал и который давал в определенном смысле пример остальным музыкантам того, как можно, извини, не зассать. И это у меня вызвало восторг и уважение большое к нему. Это во-первых.
Во-вторых, есть общее какое-то восхищение крутостью рэперского цеха. Потому что все практически парни ответили за свой базар, за свои тексты. Они оказались по-настоящему честными по отношению к самим себе и к своим зрителям. Я говорю не только о суперзвездах типа Вани Нойза, или Оксимирона, или патриархов «Касты». Наум Блик, например, мой герой из моего родного города Екатеринбурга. Есть такие случаи, когда не ожидал ничего и никто никому ничего обязан не был. Можно легко себе представить, если бы он смирился с теми событиями, которые происходят, это тоже был возможный сценарий. Но просто внутри него был стержень, который не позволил ему идти ни на какие компромиссы. Он работает в Париже в «Бургер кинге» и продолжает писать песни и читать творческие вечера, которые, как я понимаю, скорее относятся к тому, без чего он не может, но точно не дают ему выжить. Выжить ему дает «Бургер кинг». И таких примеров очень достойных много.
Я уж не говорю о том, что я, конечно, внутри надеялся, что Алла Пугачева — это кремень, но то, что она вот так вот прямыми текстами заявит о своих убеждениях — я, конечно, прямо невероятную гордость за это испытываю. И ведь они ничего с ней не могут сделать, они боятся ей даже иноагента дать. Она им не по зубам. Артистка всея Руси и всего Советского Союза, когда эти щенки еще под себя ходили в постелях. И все, что им остается, это кусать губы и изредко там подтявкивать из-за угла. Потому что понятно, что они, конечно, войдут в историю, как мелкие деятели времен Аллы Борисовны Пугачевой.
— Я думал, что они и Земфире будут бояться и стесняться дать это звание иностранного агента, потому что если и есть кто-то, кто, на мой взгляд, хоть чуть-чуть приблизившийся за последние десятилетия к Алле Борисовне по уровню всенародной любви, то это она. Но Земфиру они почему-то не испугались. Но сама Земфира тоже показала пример все-таки человеческой принципиальности. Она для тебя скорее сюрприз или ты ожидал от не такого?
— Я не могу сказать, что это большой сюрприз, это вызывает у меня приступ любви и гордости за нее, но я принципиально понимал, что она никогда не будет прогибаться или петь в общем хоре. Как это ни странно, у меня было с самого начала ощущение от ее песен, что она как бы очень хорошо понимает, что такое настоящий рок-н-ролл. Несмотря на то, что она всю жизнь пела не про те ураганы, которые были в обществе и вокруг нее, она всегда рассказывала об ураганах, которые внутри нее бушуют. Но никаких сомнений в том, что это прямо настоящий рок и в том, что она душу свою продала рок-н-роллу, у меня никогда не было. И поэтому я просто каждый раз на каждом повороте, случившемся после войны, я отмечал, что какая она молодец, и как это круто. И, конечно, новые песни про то, что «в Мариуполе полночь» и эти рисунки этого ада Ренаты, и даже перепевка с измененным финалом «Не стреляйте» и эти потрясающие намонтированные хроникальные кадры. Короче, она молодец просто. Вот пример яркого человека с ярким, мощным чувством чести и достоинства.
— А Шевчука они тоже боятся? Владимир Путин знает, кто такой Юра-музыкант?
— Я думаю, что то же самое как раз, ты прав. Они же не конкретных этих звезд боятся, они же боятся потери некой кажущейся им поддержки населения. То есть они поняли, что Шевчук уже не с ними и никаких иллюзий насчет Пугачевой у них тоже нет, но преследовать и того и другого, как удаленно, так и непосредственно, они не решаются. Потому что понятно, что как только кого бы то ни было начинают преследовать, то все равно неизбежно существует большая часть населения, которая испытывает некое сострадание к жертве, соответственно от этого жертва становится популярной. И в случае с Пугачевой и в случае с Шевчуком они понимают, что чем больше увеличишь прессинг каждой из этих звезд, тем больше возникнет противодействие со стороны тех людей, которые скажут: не, ну мы все понимаем, но че они наехали так на Аллу Борисовну?
И то же самое в отношении Шевчука. И они стараются до этого не доводить. Может быть рискнут. Не знаю. Просто надо понимать, что уровень безумия и того, до какой степени этот вот микросоциум насекомых сходит с ума, варясь вот в этом своем собственном бульоне и опережая друг друга: а давайте еще вот это сделаем, а вот давайте вот так, а вот давайте их приложим. Вот это реально постепенно превращается в безумие. В общем так происходит при всех авторитарных, а потом и тоталитарных режимах. Поэтому что они там выдумают, я не знаю. Но пока вот в данной исторической точке они боятся приложить больше давления вот к этим форматообразующим личностям.
— Мантра зет-пропагандистов очень простая: вы, артисты, журналисты, там, за границей, никому не нужны. Они все время об этом пишут. Как ты считаешь, мы нужны?
— Я думаю, что мир значительно ярче, шире, богаче, многообразнее и восприимчивее, чем им представляется. И особенно эта их мантра забавно слушается в том стремительном развитии, которое переживает мир с облегчением средств коммуникации между разными странами и географическими точками, со смешением национальных культур и на фоне гигантского перемещения народов, которые мы наблюдаем сейчас. С этими артистами, писателями, режиссерами, музыкантами. По миру разбросанной оказалась их аудитория. Я каждый раз с восторгом смотрю на гастрольное расписание многих артистов, понимая, что хорошо или плохо, но Толя Белый в Австралии дает свои спектакли! Павел Фахретдинов в Канаде играет свои концерты! Я с совершенным восторгом смотрю просто на свою ленту, до какой степени расширилась география, включая все те места, в которых оказались мои друзья и приятели. И это мне доставляет невероятное ощущение простора, свободы и счастья.
Мы разговариваем на языке, который в любой практически точке земного шара может быть воспринят большим количеством людей. Если у человека, который сменил место жительства, есть еще и такой ключ ко всему миру, как английский язык, понятно, что и это моментально расширяет спектр его возможной. И, конечно, я в первую очередь надеюсь и желаю удачи всем тем, кто хочет преодолеть языковой барьер и начать свою новую жизнь, достигнув чего-нибудь, попытавшись чего-то достигнуть в сообществах на других языках — это может быть и немецкий, и французский, и английский, и голландский. Но с другой стороны у меня почему-то есть такая достаточно твердая уверенность в том, что даже обладая русским, мы выживем. У меня нет никаких в этом сомнений. Такое количество наших людей, поклонников и аудитории, и соратников, и коллег, земляков раскидано сейчас по миру в самых разных точках. Я думаю, что рано или поздно кто-нибудь типа Васи Зоркого предпримет такой эксперимент, кругосветный тур с квартирником в каждом городе и это ему удастся.
