«Я прошу всех вас. Пожалуйста, помогите украинскому Мариуполю!» — такими словами закончили свое выступление Kalush Orchestra, украинские победители завершившегося на днях «Евровидения». Руководство конкурса, настаивающее на аполитичности песенного соревнования под угрозой дисквалификации конкурсантов, в этот раз сделало исключение, заявив, что, понимает сильные чувства участников и расценивает слова, произнесенные со сцены, гуманитарным, а не политическим жестом.
Тысячи публикаций схожего содержания с начала штурма Мариуполя появлялись практически во всех социальных сетях. «Когда я читаю все эти посты в украинском фейсбуке: «помолимся за наш Мариуполь» – меня тошнит», – говорит Саша, проведшая в осажденном городе месяц. Она одна из тех беженцев, кто, выбравшись из подвалов, принял решение искать себе прибежище в России.
Мы беседуем с нею в нищем холле захудалой тверской гостиницы, куда около месяца назад вместе с мамой, детьми и раненым мужем она въехала, оставив на родине все: разрушенный дом, друзей, профессию, свежую могилу отца.
Активисты, помогающие тверским беженцам, предупреждают сразу: «Некоторые вопросы им лучше не задавать». Но по мере того, как трагедию Мариуполя вытесняют с лент уже майские новости, с обеих сторон история этих страшных месяцев все больше обрастает системой тактичных умолчаний «для своих». Удобных и безопасных для рассказчика. Именно поэтому задать неудобные вопросы сейчас, может, даже важнее, чем когда-либо.
Чужая земля
Первое что видишь, приехав в Тверь: грязноватый весенний асфальт, битая дешевая тротуарная плитка, крикливая реклама, павильоны из дешевого пластика. На вокзальной площади стайки чумазых голубей пасутся у пыльных мусорок. Но ни «Z» символов на частных авто, ни «георгиевских» лент в петлицах горожан нет.
«Зиги», как в народе прозвали главный военный символ недовольные вторжением граждане, красуются лишь на муниципальных маршрутных такси и автобусах. Но и тут их развесили по разнарядке сверху, говорят горожане.
В одном из «модных» кафе в старом центре – а в Твери сохранился, пусть и не в самом приглядном виде, один из лучших в стране классицистских архитектурных ансамблей – местные активисты, помогающие беженцам, депортированным из городов восточной Украины, рассказывают, как вышли на переселенцев.
Место считается «оппозиционным», завсегдатаи в качестве «фишки» даже показывают нам выцветший портрет Ходорковского на стене. Моложавый арестант, сложив на груди руки, иронично улыбается с пожелтевшего постера через прутья тюремной решетки. «Его еще в нулевых тут повесили, как символ, вот он до сих пор и висит».
«В начале апреля в одном местном “оппозиционном” чатике прошел слух, что в гостиницу “Центральную” привезли людей из Мариуполя. Я пошла посмотреть. Они прибыли буквально без ничего, в одних тапочках, а местные соцслужбы им доставили в качестве “помощи” лишь кучу старой дрянной одежды, которую комом сложили в подсобке и две коробки канцелярских товаров», – говорит одна из волонтерок, которая просит не называть ее имени.
Попав в гостиницу первой и увидев, как беженцы, порывшись в кучах, отходят от них ни с чем, девушка пошла с листком бумаги по комнатам: кому что нужно. И, как оказалось, не зря. «В тот же день я приехала домой, мы с мамой собрали все, что у нас было детского, взрослого, и отвезли в “Центральную”. Там в секунду разобрали всё», – рассказывает собеседница. С тех пор вместе с соратниками, в гостинице они постоянные гости. Сегодня, например, привезли вещи для Саши: «Оказывается ей были нужны на малышей, а она стеснялась и молчала».
Без страха
Саша, мать троих детей – старшим мальчикам по семь, младшей четыре – приятная молодая женщина за тридцать. Ни профессии, ни фамилии своей не стесняется: Александра Рудакова, филолог-русист, бывший преподаватель Мариупольского университета. До войны вела русский язык – в Украине его изучают как иностранный – сначала у местных, а с четырнадцатого года, в основном, у иностранных студентов. Родилась в Мариуполе, но отец — военный, служил на Дальнем Востоке, и детство Саша провела в Комсомольске-на-Амуре, куда главу семейства перевели служить вскоре после ее рождения.
На берег Азовского моря семья вернулась, как только девочке исполнилось четырнадцать. Тут Саша закончила и старшую школу и институт.
«В 2014 году, когда начался Майдан в Киеве, я была беременна первенцами, – рассказывает Саша, пока мы устраиваемся поудобнее под исполинскими пыльными репродукциями российской классики в массивных рамах, а мальчики носятся по облезлым коридорам гостиницы. – Тогда на новости внимания я обращала мало, но в какой-то момент стало понятно, что власти не справляются, Янукович бежал, а на Донбассе разгораются свои события».
«В конце мая в городе было несколько перестрелок, одна из них случилась в квартале от того места, куда мы с мужем как раз пришли на УЗИ, но на них все и закончилось. Война обошла нас стороной, а “республику” тут так и не провозгласили», – говорит Александра почти равнодушно.
С лета 2014 года Мариуполь стал де-факто прифронтовым, линия соприкосновения с ДНР прошла аккурат по его окраине, стерев с лица земли приморские поселки восточнее, но так и не перешагнув городской границы.
Очень скоро в город приехали беженцы из Донецка. Но приморский Мариуполь по сути продолжил жить своей жизнью. Работали кафе, магазины, люди беспечно гуляли по его зеленым, южным улицам. А война в паре километров от его границ превратилась для горожан в привычный фон.
«Пару раз за все эти восемь лет по городу стреляли со стороны ДНР, мы даже слышали какие-то звуки, но в какой-то момент горожане привыкли, что иногда где-то за городом, на левом берегу, как у нас говорят “что-то бахает”», – объясняет Саша.
Именно эта привычка и сыграла в критический момент с ними злую шутку. Когда 24 февраля утром в интернете показали выступление Путина, а за ним на окраине прозвучали первые взрывы, вместо того, чтобы схватить детей и бежать подальше, горожане просто остались на месте.
«Когда власти объявили эвакуацию, люди просто не поехали. Ну что-то сильно «бахнуло” на левом берегу. Но оно и раньше ведь периодически «бахало»», – саркастически улыбается Александра. За восемь лет затяжного конфликта люди просто разучились бояться взрывов.
«Так что ни давки на железнодорожном вокзале, ни переполненных поездов, как то было в других местах, у нас не было. «Эвакуационными” рейсами воспользовались единицы», – констатирует она. И без обиняков заявляет: «Мариуполь русскоязычный город, Майдан тут никогда особо не поддерживали. А война… Многие были не против, чтобы Россия пришла, но все думали, что и в этот раз на окраинах, где-то в полях, что-то постреляют, ну и этим ограничатся».
Тем более, что в 2014-м украинские власти не решились штурмовать миллионный Донецк. «Если бы мы знали, что танки войдут в город и начнется весь этот ад, мы бежали бы все в первый же день, но такое никому и в страшном сне не могло прийти».
Мышеловка. Начало конца
Первые дни нового мира Александра помнит лишь приблизительно, 26 февраля в городе отключили отопление, но и интернет, и электроэнергия еще работали. «Боев в городе еще не было, мы покупали водичку, Мариуполь не пьет воду из-под крана, она у нас плохого качества, гуляли по улицам, ходили на рынок. Время от времени срабатывали воздушные тревоги, «учебные», так что на них никто не обращал внимания», – рассказывает она.
Впрочем, к последним числам февраля, по мере того, как блокада города начала замыкаться, электричество отключилось, подача газа и водоснабжение прекратились, а взрывы начали раздаваться уже совсем близко.
«Мы живем почти в центре, и в какой-то момент зарева от взрывов стали видны даже у нас, со стороны поселка Старый Крым, на северо-восток от города. Гулять по улицам уже стало небезопасно», – рассказывает Саша, называя свой точный адрес: Бульвар Шевченко, 76.
«Пройтись» по довоенному бульвару можно и сейчас. Но только на «Яндекс.Картах». Вот дом, в котором жила Александра с мужем, 3D-дизайнером и детьми. Серенькая панельная девятиэтажка, какие бывают и в российских спальных районах. Уютный зеленый дворик. Молодые листья только распустились, «стрит вью», видимо, сделан весной. Бордюры и стволы, выкрашенные белилами, вот поликлиника «Наш Доктор» на углу, вот кто-то из соседей (жив ли он теперь?) в желтой футболке семенит в сторону сараев с ведром. Сразу за домом частный сектор. На небе ни облачка.
Так вышло, что именно этот бульвар уже очень скоро попадет почти на все военные фото, опубликованные российскими и мировыми СМИ. На сделанных в какой-то паре сотен метров от дома Александры свежих снимках теперь выжженные глазницы пустых многоэтажек, раскатанная в жижу черная сажа со снегом, искореженный и изрешеченный осколками металл, сгоревшая брошенная бронетехника. И трупы.
Впрочем, в феврале предвидеть катастрофу не смог никто. Лишь в первых числах марта, уже после того, как российские войска окружили город, население все-таки запаниковало. Чуя неладное, горожане бросились запасаться едой, но цены на нее успели мгновенно взлететь.
Завоз продуктов остановился. Закрылся рынок. «В последний день перед закрытием, причем, там неожиданно появилось мясо. Местный завод, оказавшись без электричества, чтобы оно не испортилось, просто привез его туда», – вспоминает женщина.
Тогда же в городе началось мародерство. «Причем занимались им свои, горожане», – без особого удовольствия констатирует Александра. Но добавляет, что первое время торговые павильоны взламывали военные из «теробороны».
«Они забирали осветительные приборы, какие-то батарейки, зарядные устройства и уходили, а следом за ними уже к открытым дверям подтягивались горожане. Кто-то тащил себе электрочайники, кто-то микроволновки, не понимая еще, что все это им просто не пригодится, – Саша делает мрачную паузу. – Потому что города скоро просто не будет».
Со временем взламывать стали аптеки, магазины бытовой химии, продуктовые. К началу марта город были готовы покинуть тысячи людей. Но было слишком поздно.
В течение всего месяца вереницы беженцев на собственных машинах стали пытаться покинуть город. «Каждый день у Драмтеатра, позже тоже взорванного, собиралась колонна автомобилей. Только тронулась. смотрим — возвращаются назад, дороги перекрыты, стреляют, военные развернули колонну обратно».
Несмотря на многочисленные переговоры украинской стороны с российскими войсками раз за разом гуманитарные коридоры обстреливала артиллерия. Тогда и стало ясно: пути отхода и эвакуации отрезаны, а четырехсоттысячное население Мариуполя почти в полном составе попало в ловушку.
Путь в подвалы
«Какое-то время мы решили без крайней нужды не выходить из дома, но в подвалы спуститься еще боялись. В девятиэтажках он ведь не под землей, а что-то вроде высокого цоколя, и если дом рухнет, то сложится тебе не голову. Так что спали еще в квартире», – говорит Александра и вспоминает «забавный» случай.
Когда по району стало «прилетать», они с мужем решили заклеить стекла скотчем, крест-накрест, как в советском кино про войну, чтобы не разлетелись. Но в гости вовремя зашли знакомые и, увидев картину, живо объяснили паре, что это не вторая мировая: «Не страдайте ерундой, задвигайте окна шкафами, ударной волной выворачивает пластиковые рамы из оконных проемов, какие там стекла!»
Но по сути настоящий ад начался только после 10-го марта. Пара, жившая на пятом этаже, к тому времени, перебралась на первый, в квартиру родителей, обитавших в том же доме, но в соседнем подъезде.
«Накануне мы последний раз выбрались куда-то далеко от дома: продукты, купленные в начале осады, закончились, но найти удалось только яблоки и мандарины, их мы и ели все последующие дни. 11 марта впервые попали по нашему дому. Больше мы никуда не выходили», – тут Александра запинается и сглатывает.
Если коротко: пока муж и отец пытались снаружи укрепить решетки на окнах оторванным от ближайшего забора железным листом что-то громкое и мощное ударило аккурат между сашиной и соседской квартирами. Схватив детей, та сперва бросилась в тамбур, а когда грохот закончился, подбежала к окну.
«Папа в момент взрыва стоял напротив окна кухни, муж в двух метрах от него, ближе к лоджии», – выдохнув, продолжает она. Отца убило. Мужа сильно посекло. Осколки попали в руки и грудь, разрезало икру. Тело отца она смогла найти лишь спустя неделю в подвале детского садика, куда его труп кто-то успел оттащить с улицы, пока родные перевязывали мужа. Похоронили прямо возле дома. На глазах у матери.
Еще через пару дней в дом прилетело второй раз. Квартиры на седьмом этаже загорелись, начался пожар. Именно тогда люди, до этого ночевавшие в подъезде – там им казалось безопаснее, чем в квартирах, и перебрались в подвал.
«Я спустилась вместе с детьми и мамой, забрав из квартиры запас консервов, яблок, которые купили на оптовом рынке, и все пледы, одеяла, подушки, чтобы детей укрывать. Даже пуфики от дивана. В подвале мы провели почти десять дней», – говорит она. Всего в цокольном помещении вместе с нею оказалось около 25 человек».
Чтобы не выходить далеко из убежища, очаг устроили прямо около подъезда, пищей соседи друг с другом делились кто какую успел забрать: у кого закрутки, у кого картошка.
«Обстрелы были через каждые пятнадцать минут. Фактически мы оказались на «необитаемом острове». Добежать до соседнего дома — уже подвиг, почти самоубийство. А потом начались “Грады”. Ночью били большей частью по «Азовстали», днем по жилым кварталам. Покинули подвал мы только 22-го. До этого на районе еще продолжались уличные бои», – все прочее Саша пересказывает «пунктиром». На брошенной машине 22-го марта семья по «зеленому коридору» мимо разрушенных обугленных улиц, через частный сектор, выбралась на северо-восточную окраину города, к больнице, где разместилась гуманитарная миссия.
Оттуда по запорожской трассе на микроавтобусе им удалось доехать до села Никольского, бывшего Володарского, почти не пострадавшего от боев. А там сесть на автобус до Таганрога.
«Были автобусы и в Запорожье, через Бердянск, на Украину, но туда мы не хотели, выбрали Россию. Детей, женщин и раненых посадили отдельно, на Российской границе фильтрация — всех мужчин вывели, раздели догола. Искали какие-то «нацистские» татуировки, потом отправили в пункт временного размещения, а оттуда уже в Тверь».
Неудобный вопрос
Во всей этой истории не хватает только одного звена. Но именно оно, как правило, фрустрирует и российских журналистов, не поддерживающих войну, и многих волонтеров, в разных городах бросившихся помогать доставленным туда беженцам.
Вот оно: почти все из выживших и приехавших в Россию мариупольцев винят в обстрелах спальных районов города не российских солдат, а украинских. Тверская волонтерка, со встречи с которой мы начали этот материал, рассказывает: «Когда я, расстроившись, попросила прощения у одной из беженок, та чуть не отскочила от меня и со злостью бросила: “В нас стреляли украинцы!”».
Вот еще примеры: «Шуршит самолет российский, а украинцы, пока он летит, стреляют по городу, специально, чтобы россиян подставить!», «Русские запускают ракету по “Азовстали”, а украинцы, пока она летит, разворачиваются и по нам, чтобы мы подумали, что это русские». В мирное время такие истории назвали бы «конспирологией», но рассказывают их не «диванные тролли», а люди, просидевшие долгие недели под обстрелами.
Саша одна из таких. Даже историю гибели собственного отца она рассказывает следующим образом: «Я слышала залпы, это был украинский танк, он палил сперва в другую сторону, а потом развернулся, навел дуло на моих отца и мужа и ударил, ударил прямо по ним!»
Вопрос, зачем танку разворачиваться во время боя, не был ли это русский снаряд, предназначенный танку, но попавший в дом, и видела ли она сама тот танк, про который говорит, женщина парирует агрессивно: «Да, я сама этого не видела, я была в тамбуре, с детьми, я не видела, но я уверена, что так оно и было!»
На все дальнейшие вопросы Саша отвечает резко и безапелляционно: «Он стоял. Стоял и просто стрелял. Стрелял по ним!»
Перекрестный огонь
Разгадка этой «украинизации» обстрелов проста.
«Поймите, Мариуполь всегда был пророссийский город, люди просто не верят, что в них могли стрелять российские солдаты, – объясняет Елена, беженка из Мариуполя, которая, в отличие от Саши, выбрала другое направление. – Они не могут физически поверить, что в них стреляли “свои” и что весь этот ад, который им пришлось пережить, устроила именно Россия, которую они так ждали».
С Еленой мы разговариваем по телефону. Сейчас она в Киеве. В остальном же ее история почти до деталей совпадает с тем, что рассказала Саша в Твери. Она подтверждает и мародерство, и отказы эвакуироваться жителей в самом начале боевых действий. Но, надеясь вернуться в родной город, просит не называть ее фамилию и не указывать профессию.
Покинуть Мариуполь ей удалось 19 марта. С начала мая окружившие город российские войска, сперва хорошенько отутюжив окраины артиллерией и заняв спальные кварталы с запада и востока, к двадцатым числам дошли до центра.
С их продвижением мигрировали и местные: перебираясь из одних подвалов и квартир, попавших в зону непосредственных боевых столкновений и ставших опасными, в другие, расположенные в уже завоеванных районах города. Из них-то, с окраин, спустя почти месяц противостояния — в конце марта — заработали первые зеленые коридоры. Через все то же Володарское-Никольское. Откуда Елена на частном перевозчике добралась до Бердянска, и только потом автобусом отправилась в Мелитополь и Запорожье.
Весь путь занял более недели. Сначала досмотры и «фильтрация» на российской стороне. Потом долгое ожидание, пока военные прекратят огонь и пропустят транспорт. Уже в Запорожской области, под Ореховым, колонны попали под артиллерийский обстрел. Так что добираться до безопасного места в итоге пришлось полями.
«Я жила на окраине Мариуполя, Украина по нам практически не стреляла, стреляли русские, авиаудары по Мариуполю и вовсе наносили только россияне», – говорит женщина. Но никого не выгораживает. «Они били по тем домам где, как считали, на верхних этажах сидели ВСУ. Украинцы стреляли по военным, так же как и Россия старалась стрелять по военным, а не по гражданским, но это война, и городские бои — это кошмар. Кто там будет что разбирать! А центр, он, и правда, попал под перекрестный обстрел. Ему досталось от всех».
Малая родина
Пройдут годы и каждая сторона в итоге найдет свои слова, чтобы рассказать о кошмаре, пережитом Мариуполем в последние месяцы. Не факт, что и тут не обойдется без пропаганды.
За несколько дней до нашего разговора с Еленой, российские госканалы демонстрировали «парад Победы» прошедший по его улицам 9 мая. Камера крупным планом демонстрировала «Z» на груди главы ДНР Пушилина, несущего огромную «георгиевскую» ленту, и старательно избегала обожженных развалин в кадре.
В Киеве, где живет Елена, теперь тоже весна. Сюда уже вернулись многие жители. В старом Ботаническом саду напротив Владимирского Собора отцвели магнолии. Цветут каштаны. Но женщина уверяет, что при любых условиях, «чьим бы он в итоге не остался», она при первой же возможности вернется в Мариуполь. К морю. И плачет.
«Последние годы Мариуполь был чудесным, его много реставрировали, он расцвел, наш любимый, какой он был последние годы красавец! – глотая слезы говорит женщина. – Таким он не был никогда. И вот всего этого не стало!»
Она согласна, что люди, выбравшие Украину вместо России, равно как и наоборот, возможно, не скоро поймут земляков: «Не каждому просто принять чужой выбор». Но настаивает, что в городе ей будет чем заняться, «хотя бы помогать тем, кто остался без крова». И подчеркивает: если бы это было можно, она вернулась бы в город прямо сейчас, хоть завтра: «Какой бы он ни был разбитый или изуродованный, но он ведь все равно наш».
